АКТ О ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
АРХИМАНДРИТА СПИРИДОНА (КИСЛЯКОВА)

(04/16.03.1875 – 11.09.1930)

 

Архимандрита Спиридона (Кислякова) воистину можно назвать пламенным апостолом-миссионером христианства, горячим и эмоциональным проповедником, неистощимым силами правдолюбцем, а также, не только пастырем и священнослужителем, но и служителем немощных, обездоленных, заблудших в лабиринтах страстей. Был он и большим христианским гуманистом, достойным занять место рядом со святыми Нилом Сорским, Серафимом Саровским, Франциском Ассизским и многими другими из тех, кто выше всех добродетелей ставили любовь, жалость, сострадание, «милость к падшим». Гуманизм о. Спиридона проявлялся как во всепрощении и готовности находить оправдание тем, кого рядовые обыватели считают «кончеными злодеями», так и в ненависти к войне, её категорическом неприятии, невозможности её оправдания и принципиальной несовместимости церковного потворства пропаганде ненависти и смертоубийственного героизма с именем Невесты Христовой, в горячей защите полного отказа от смертной казни. Вместе с тем, архимандрит Спиридон стремился приблизить к людям богослужение, «реформируя» его, как говорили его противники, служа на русском (а не церковнославянском) языке, с открытыми на литургии верных Царскими вратами, с публичной громкой исповедью, восходящей к практикам Древней Церкви. К нововведениям относили и то, что о. Спиридон был, вероятно, не против того, чтобы вместе с его прихожанами молились и евангелисты, и баптисты, и католики, каковые были среди членов возглавляемого им «Братства во имя Иисуса Сладчайшего». За это, за свой пацифизм, за «христианский анархизм», за конфликтность в отношении священноначалия и обличения земной церкви вообще, о. Спиридон подвергался преследованию со стороны церковной администрации, на него писали доносы, называли его «толстовцем», «еретиком», «хлыстовствующим». Однако отчасти резкость о. Спиридона можно оправдать тем, что он был столь же резок и требователен и к себе, обличал себя в своих книгах нещадно, сообщая о своей жизни такие подробности, каковые самому ему казались постыдными, а труды его действительно давали ему право на справедливые упрёки, ибо он, кроме обличительства, сам показывал пример самоотверженного служения на самых «затернённых» участках нивы Христовой, служения такого, какого добивался он от критикуемых им за холодность, бездействие и фарисейскую застылость в обрядоверии и требоисполнительстве. А «богослужебные новации» призваны были изгнать из служб рутину, привычку, ритуализм и сделать их живыми, связывающими со Христом, зажигающими в сердце веру, надежду, любовь.

Вместе с тем, возможную канонизацию о. Спиридона нельзя распространить на все его письменные работы. Не имея систематического богословского образования, о. Спиридон зачастую не мог внятно сформулировать свои взгляды, обладая навыками критического мышления на не совсем достаточном уровне, он иногда попадал под влияние далёких от христианства идей, противоречил, увлекаясь, сам себе. Поэтому в некоторых его трудах можно обнаружить странные с точки зрения христианства выводы, его тексты (далеко не все) требуют внимательного и осторожного отношения. Это выражается даже в том, что некоторые его почитатели и ученики считали отдельные книги и статьи о. Спиридона подложными. Например, Павел Проценко считает, что «в интеллектуальной сфере он чувствовал себя неуверенно, многое из культурной тематики воспринимал путано, переживая в глубине сердца одно, а по неумению формулируя другое. Заслуживает удивления уже то, что при двух классах церковно-приходской школы он смог живо описывать увиденное и пережитое…». Но из его трудов видно и другое. А именно то, что он был и выдающимся мистиком, «слышал Божий глас», и были моменты, когда благодать Божью он получал в преизбытке, от которого «глаголили уста».  Кроме того, все, кто лично общался с о. Спиридоном были уверены, что никаких хрестоматийных ересей он не исповедовал, христианское догматы не оспаривал, и даже его недоброжелатели, авторы доносов, ставили ему в вину лишь изменение внешних форм богослужения, излишнюю эмоциональность, делая только из этого смутные выводы о его сектантстве, «хлыстовстве».

Будущий архимандрит Спиридон, в миру Георгий Степенович Кисляков родился 4 марта 1875 года в селе Казинка Скопинского уезда Рязанской губернии в бедной крестьянской семье. Село известно замечательным храмом мч. Параскевы Пятницы, существовавшим с 1670 г. (но дважды заново перестраивавшимся), и ни разу не закрывшимся даже в годы советского лихолетья. В этом селе существовала и одна из первых в округе сельских школ, основанная ещё при крепостном праве, в 1845 г.

Мальчик Егорий (так называли его в семье) за всю свою жизнь и окончил всего два класса церковно-приходской школы (которая казалась ему тюремным застенком), о других каких-либо «образованиях» будущего о Спиридона неизвестно. Подобно древним святым мистикам, он, возможно, и не нуждался в духовном образовании, имея с Богом «особые отношения», разговаривая с Ним в особо-горячей молитве (дар которой получил уже в семилетнем возрасте), тонко чувствуя Его постоянное присутствие рядом, в окружающем мире. В детстве он рассказывал людям, с которым у него были доверительные отношения, что ему являлся христианский мудрец Ориген с длинным, аскетичным лицом, босой с посохом странника.

Для мальчика, да и на протяжение всей жизни о. Спиридона, было характерно видение Бога в природе, поиски Его в красоте творения, в безграничной шири, уходящей за горизонт, и в миниатюрной красоте цветка, бабочки, камешка. Об этом свидетельствует изданное литературное наследие о. Спиридона, написанное на наитии, на «обнажённом нерве», на пребывании в синергии мистического богообщения.

Ещё в самые ранние детские годы Егорий часто присоединялся к «каликам» – странникам по святым местам, бродившим по всем просторам Российской империи и даже выходя пешком за её приделы. Мальчик мечтал и пытался сбежать в Иерусалим (его догнали в соседнем селе), в восьмилетнем возрасте он жил в Спасо-Преображенском Пронском монастыре. В 14 лет его мечта сбылась, он наконец покинул родной дом, отправившись в Киев пешком, затем добрался до Одессы, откуда его путь лежал на Афон, в Андреевский скит. После Афона он долгое время пребывает на подворье Афона в Константинополе, исполняя послушание «поварёнка», потом возвращается в Россию, в Петербург на Андреевское Афонское подворье. Имея громадное религиозное рвение и желание трудиться во славу Божью, получает от митрополита Палладия (Раева) представление в миссию на Алтай за церковный счёт. Там он проводит три года, проповедуя язычникам под началом будущего митрополита Московского, святителя Макария (Невского) (на тот момент епископа Томского).

На Алтае у юноши открылся талант вдохновенного проповедника. Участвуя по поручению священноначалия в ежегодных крестных ходах в качестве псаломщика: проповедника и участника вместе со священниками-миссионерами полемик с язычниками и старообрядцами, юноша, насмотревшись на обращение церковных властей со старообрядцами и иноверцами впервые задумался о невозможности насилия в отношении религиозной свободы, поняв, что обращению к Истине преследования, ущемления в правах и запреты лишь препятствуют.

До монашеского пострига Егорию довелось побывать в Иерусалиме, на Ближнем Востоке, в Бухаре и Хиве и снова в миссии – в Забайкалье, в Иргенском стане.

В 1903 году Георгий Степанович принимает монашеский постриг, становясь иноком Спиридоном, и почти сразу же – священство, затем опять подвизается на миссионерской работе, сопровождая ещё четыре года тот же Крестный ход в далёких южно-сибирских краях. В этот период он много читает: от Канта и Фихте, Владимира Соловьева и Льва Толстого до Вивекананды и Рамачараки, но называет своими «главными авторами» Льва Толстого и Оригена (являвшегося ему в детстве).

С 1904 г. он занимался окормлением заключенных Читинской тюрьмы и Нерчинской каторги. К этому времени чертами его характера становятся постоянное недовольство собой, безграничная ревность в служении Богу и людям, но это проявляется и в неуживчивости, стремлении исправлять недостатки общества, проявляется как требовательность к людям, кажущаяся окружающим чрезмерной. Общаясь с каторжанами, он приходит к выводу, что в судьбе многих из них, приведшей их к преступлению и узам, виноваты не только они сами, но и окружающие, он распространяет эту вину и на себя. Эта мысль о. Спиридона, по мнению исследователя Е. Агафонова соответствует мысли старца Зосимы, устами которого Достоевский выразил максиму, с которой был согласен и сам: «Всякий из нас пред всеми за всё виноват». В духе Достоевского, но из собственного опыта о. Спиридон делает на каторге вывод: «этот преступный мир… идеальнее, нравственнее и даже религиознее, чем мы, свободные граждане свободного мира»…

По-достоевски выглядит и стремление о. Спиридона – церковного писателя правдиво и публично с покаянием, подобным обычной в древней церкви публичной исповеди, рассказывать в своих текстах о всех своих прегрешениях, даже самых, с его точки зрения постыдных…

Духовенству в тюрьмах в те времена давались громадные полномочия. Входя в члены совещания при начальнике тюрьмы, священник был свидетелем всему происходящему там, общаясь и с каторжанами и с начальством, отвечал за богослужения, назидательные беседы, библиотеку, мог заступаться за заключённых, был вхож в любые камеры.

По причине требовательности и неуживчивости, а также по обвинению в политической неблагонадежности (вероятно священник как-то проявил себя в «Читинской республике» – эпизоде «Первой Русской революции 1905-1907 гг.», существовавшей с ноября 1905 по 22 января 1906 г.) о. Спиридона часто перемещают с места на место, надеясь, что где-то он найдёт себе служение без обличений и следующих за ними конфликтов. Из сибирских каторг его перемещают на Волынь, в Кременец, затем в Каменец-Подольск, здесь усиленная проповедническая деятельность быстро сделала его популярным.

В 1913 году его переводят в Одессу, где он окормляет ночлежки и портовые трущобы, негодуя на равнодушие официальной церкви к «низам общества». Как пишет П. Проценко: «Он считал, что в России “представители Алтаря” “никогда не спускались в эту трудовую массу”, не вносили туда свет. В Церкви должна существовать рабочая миссия. Во главе её нужно поставить митрополита, который будет подымать голос в защиту обездоленных. Если бы своевременно создали рабочее духовенство, то многомиллионный рабочий люд не сторонился бы Церкви, как равнодушной к нему мачехи. Трудящегося человека иеромонах-миссионер стал воспринимать как “мирового мученика Христова”».

В начале Первой мировой войны он проповедует о зле войны вообще, на одну из строчек из его проповеди: «Пока христиане будут вести войны, до тех пор они… не вправе называть себя христианами…» был написан донос правящему одесскому архиерею, который пообещал в случае нераскаяния выдать о. Спиридона начальнику Одесского военного округа для военного суда. И, казалось, его удалось священноначалию убедить, ему предложили в пример Сергия Радонежского, благословившего Димитрия Донского, указали на патриотический народный подъём, который действительно имел в начале войны место (временами гранича с истерией). Тогда один монах, из тех немногих, кто ему сочувствовал, посоветовал ему отправиться на фронт и увидеть всё своими глазами. После двухмесячных раздумий о. Спиридон отправился на войну, был прикомандирован к трём военным госпиталям в г. Холме, бригаде государственного ополчения и школе прапорщиков. Тут ему стало казаться, что он «делает дело Божие». Сомнения его терзают только в госпитальных палатах, но когда он увлекается в пылу проповеди перед новобранцами, или целыми-невредимыми солдатами, в нём, как он сам с горькой иронией вспоминает, «пробуждается национальное чувство», он «зажигает речами о необходимости быть бичом в руках Божиих для гордых тевтонов». И слушатели его «всегда сильно плакали, по окончании же церковного богослужения, несмотря на свои слезы, выходили из церкви разъяренные, точно голодные львы, дыша злобою против немцев». Так он причастил Святыми Тайнами «около 200 тысяч солдат, шедших убивать христиан».

И вдруг в нём происходит окончательный переворот. Если до этого момента он мог предполагать, что война, при её абсолютном зле, допускает наличие «правой» стороны, то однажды его настигает то, что немногочисленные исследователи его жизни называют чуть ли не «откровением». Однажды, увидев немецкий самолёт с нарисованными крестами, сбрасывающий бомбы, отец Спиридон вдруг понял с пронзительной ясностью, что если страшная, мгновенная смерть, желание убивать много, быстро, говоря современным языком, эффективно, сочетается с этим изображением, то человечество не услышало голос Христа. Его вдруг пронзила окончательная уверенность, что недопустимо благословлять христиан на убийство христиан, недопустимо христианам оправдывать ненависть, жестокость, войну вообще, потому что и вот эти самолёты с крестами посылают такие же «христиане», как и он сам и на «той стороне» напирают на «национальное чувство» такие же, как он капелланы. Что причащать Тела и Крови Христовых, отданных за спасение каждого на страшном Кресте, солдат, которые сразу после приобщения идут убивать – кощунственно – эти слова сказал ему один из причастников у края поля боя. Так о. Спиридон переживает тяжелейший кризис и разочарование в отношении страны, политиков, людей, бросающих своих ближних на убийство, в огонь войны, разочарование в земной церкви.

Потрясенный и опустошённый, он покидает фронт и направляется в сентябре 1917 г. в свою на тот момент Одесскую епархию, но задерживается (и остаётся) в Киеве, где встречается с бывшим профессором Киевской Духовной академии Василием Ильичом Экземплярским (1874/75­–1933), изгнанным с кафедры Нравственного Богословия в 1912 г. за статью «Гр. Л. Н. Толстой и св. Иоанн Златоуст в их взгляде на жизненное значение заповедей Христовых». Василий Ильич был знаком о. Спиридону по публикациям. Они стали настолько дружны, что и похоронены рядом в Киеве на Соломенском кладбище, возможно это была посмертная воля профессора, пережившего архимандрита на три года. Обоим повезло – они не дожили до Большого Террора и удостоились права иметь Место Захоронения.

О. Спиридон задался целью написать письмо, свою антивоенную исповедь в Священный синод, но Василий Ильич отговорил его делать это, уговорив отложить до уже планировавшегося тогда Поместного Собора. Вместо этого бывший профессор предложил о. Спиридону изложить свои мысли, публикуя «с продолжением» в редактируемом им киевском журнале «Христианская мысль». Экземплярский помогает в их обработке и литературной записи. Так рождается, например, первая книга о. Спиридона «Из виденного и пережитого», ныне неоднократно переизданная и переведенная на французский и немецкий языки, а также первоначальные варианты текстов «Исповеди», которую о. Спиридон позже направил в адрес Поместного собора и издал отдельной книгой «Исповедь священника перед Церковью» в 1919 г., хотя на беду исправил и дополнил её, не прибегнув к помощи друга-профессора

Вторым шагов в «реабилитации» о. Спиридона стало рождение «Братства Иисуса Сладчайшего», организационно-оформившегося 8 октября 1917 г.  Так как о. Спиридон находился в конфронтации со священноначалием, ему не давали прихода. У Экземплярского, как редактора журнала и бывшего профессора был свой круг общения в который входили верующие интеллигенты Киева, активные студенты, члены христианского студенческого кружка, преподаватели Духовной академии, священники, он имел авторитет в духовной среде города, был на тот момент председателем Киевского религиозно-философского общества. Авторитет профессора и проповедническая активность архимандрита и создали «Братство», с которым о. Спиридон был связан всё оставшееся ему отпущенное время земного бытия. Поначалу о. Спиридона «приютило» духовенство крупнейшего в Киеве на то время прихода Златоустовского храма на Галицкой площади. Настоятель храма, член Киевского РФО, о. Евгений Капралов предложил о. Спиридону стать помощником приходского духовенства с полной свободой проповеди и служения. Особенности времени сложились так, что это, возможно, было сделано без особых санкций священноначалия, а может быть помогла просьба настоятеля громадного прихода, священники которого не справлялись с потребностями богомольцев.

О. Спиридон много проповедовал в храме, организовал при храме богословско-просветительские лекции, «вышел за территорию» храма – в близлежащей чайной Общества трезвости начал служить молебны об исцелении заблудших, там были организованы встречи для детей, чтение лекций для взрослых на больные темы повседневности.

Скоро о. Спиридон и «Братство Иисуса Сладчайшего» стало известно далеко за приделами прихода. «Необычного монаха» стали приглашать проповедовать и служить в других приходах города, преимущественно на городских окраинах, он не просто служил, но и неизменно организовывал крестные ходы, собиравшие чуть ли не тысячи богомольцев.

Городская беднота, особенно, бежавшие с фронта после страшного поражения на львовском направлении «дизертиры», захватившие в Киеве казармы, смешавшиеся там с призывниками и рекрутами в одну массу, больше не доверяли никакой власти и церкви, толкавших их на войну, на смерть, они считали, что чиновники и священники обездолили их семьи, бросили их, кормильцев в бессмысленную топку. Идти проповедовать в их среду было просто опасным делом, – могли избить, надругаться, даже убить подручным оружием, захваченным с войны, но о. Спиридон с его пацифизмом, неприятием милитаризма, жалостью к солдатам, в чём-то такой же «дизертир», как и они, капеллан, отказавшийся от проповеди войны, вместе с будущим священником-новомучеником, лидером в 1927 г. киевских «непоминающих» Анатолием Жураковским шли в их среду безбоязненно, самоотверженно, и находили с ними общий язык. Как пишет известный исследователь, диссидент, сам побывавший в узах за сбор информации о мучениках и исповедниках в советское время, Павел Проценко: «В проповедях на улицах Киева архимандрит Спиридон твердо стоял на той же позиции, что и масса солдат: война не дело для человека, нужно с ней кончать. Но, кроме того, архимандрит призывал их, уйдя от убийства на линии фронта, не заниматься убийствами же в тылу, а возвращаться домой на строительство мирной жизни во имя Христа. В то время, когда все агитаторы твердили о борьбе во имя борьбы, он напоминал о забытых заповедях блаженства…».

В это время в адрес о. Спиридона некоторые ретивые хранители устоев стали оглашать свои нарекания, касавшиеся прежде всего вольностей в богослужениях. Однако, после беседы с будущим священномучеником, которому оставался всего год жизни, митрополитом Владимиром (Богоявленским) о. Спиридона, тот его поддержал, увидев, что им движет и благословил совершать литургию так, как он её и совершал раньше.

В начале 1918 г. в Киеве, по выражениям неангажированных историков, три недели длился ад, связанный с входом в город красных банд Муравьёва. Уже после того, как город сдался, красноармейцы продолжали его артиллерийский обстрел, в это время о. Спиридон и Анатолий Жураковский организовывают членов Общества Сладчайшего Иисуса для помощи в пострадавших районах города «нуждающимся в одежде, питании, уходе за детьми». После входа красных в город, в Киево-Печерской Лавре митрополит Владимир (Богоявленский), ставший один из первомучеников советского времени, самый «высокопоставленный» из них, был бессудно расстрелян. По воспоминаниям близких о. Анатолия Жураковского, о. Спиридон исчез, и нашли его на лаврском дворе, рядом с телом архиерея, которого он глубоко уважал, в том числе и за то, что тот понимал и принимал его труды, часто выглядевшие в представлениях церковно-бюрократических абсолютно неформальными.

С переходом власти к гетману, когда министром исповеданий Украинской Державы стал В.В. Зеньковский, Общество Иисуса Сладчайшего и о. Спиридон получили одобрение правительства и право на неограниченную свободу действий. Удаётся найти и небольшой, простой храм, о. Спиридон становится настоятелем Преображенского храма, ставшим центром разнообразной активной деятельности, следы и память о которой пережили даже советскую эпоху.  

Святейший патриарх Тихон остерёгся предлагать на обсуждение Собора резкую и категоричную «Исповедь» о. Спиридона – апологию христианского пацифизма, ненасилия, отказа от смертной казни, рекомендации Собору принять в качестве общецерковной его точку зрения. В 1919 г. этот текст, снабжённый дополнениями: воспоминаниями о. Спиридона, его автобиографическими экскурсами, мощнейшими антивоенными текстами: записями бреда солдат, сошедших в результате участия в жестоких, кровопролитных боях с ума, выходит в Киеве отдельной книгой. К сожалению, о. Спиридон издал эту книгу так, как он хотел её видеть, отказавшись от помощи и редакции проф. Экземплярского. И книга получилась очень необычной, местами сумбурной, невнятной и неупорядоченной, местами чрезвычайно экзальтированной, на этом сказался, конечно же, недостаток образования о. Спиридона, его привычка увлекаться, когда развитие какой-нибудь конкретной идеи не осаждается, не охлаждается критическими доводами вооружённого образованием разума.  

Книга становится предметом разбирательств комиссии, созванной на тот момент митрополитом Киевским Антонием (Храповицким), давним недоброжелателем друга о. Спиридона, профессора Экземплярского, лишившим его кафедры в своё время. Найдя в ней «ложные учения» (отрицание смертной казни, осуждение собственных проповедей в качестве капеллана, интуиции о предсуществовании душ, и всеобщем спасении), комиссия рекомендует митр. Антонию запретить о. Спиридона в служении, что он и делает. Но в этот момент и войска белых, и многие члены этой самой комиссии, и сам митрополит Антоний покидают Киев. О. Спиридон, его ближайший друг и младший сподвижник о. Анатолий Жураковский и оставшееся в Киеве духовенство объединяются и объединяют активных прихожан для помощи горожанам, страдающим от обстрелов, разрушений и политического террора.

С просьбой о защите своего пастыря прихожане пишут коллективное письмо в Москву, к Патриарху Тихону: «Пламенная вера настоятеля братства, его полная любви и преданности Христу проповедь быстро собрали тысячи людей… Множество тружеников шли к нему за религиозной, нравственной и материальной поддержкой, и никто не уходил без утешения, без помощи…». Патриарх снимает запрет и, хоть и не без ограничений, но разрешает его в служении.

В 1920 году архимандрит написал и выпустил ещё одну спорную книгу «Царь христианский», посвященную Братству Иисуса Сладчайшего, написанную то ли в жанре драматургии, то ли платоновского диалога. Она также полна обличений и суровых приговоров исторической церкви и нерадивому духовенству, но, по словам П. Проценко, «при всей вычурности сюжета и языка в тексте содержится такой пласт подлинного покаянного чувства, такое горячее желание раскрыть читателю Царство Христа, что начинаешь воспринимать его как манифест христианской искренности».

Несколько книг о. Спиридона оставались при его жизни в рукописях, и увидели свет только в последнее время, спустя более чем 80 лет, после написания, чудом сохранившись сквозь все испытания эпохи. Они столь же самобытны, обличительны, искренни и так же оставляют ощущение живой мистической связи автора с Богом, в них дышит горячее религиозное чувство и веет, в ответ на него, Дух Святой. Это «Дневник», «Из воспоминаний», «Размышления над Евангелием» и «Психологические типы».

Несмотря на давление советской власти о. Спиридон продолжал служить и пользоваться громадным авторитетом среди киевлян, собирая массы верующих на свои богослужения. По разрешению Патриарха Тихона он постоянно служил с открытыми Царскими Вратами, старался приблизить богослужение к каждому верующему, каждому прихожанину, сделать его понятным, поэтому служил на русском языке.

Удивительно, но даже в постнэповский дремучий советскии период, в конце 20-х гг. у храма о. Спиридона «ежедневно раздавались обеды, изготовленные тут же, в сторожке из приношений добровольного порядка безвозмездными тружениками из числа членов братства», по воспоминаниям о. Анатолия Жураковского – одного из самых ближайших друзей и самого верного и искреннего сподвижника отца архимандрита.

Здесь нужно отметить ещё и то, что к особенностям личности о. Спиридона нужно отнести и его совершенно «ровное» отношение к власти. Если он когда-то и был как-то затронут идеями «Святой Руси» и православного монархизма, то всё это сгорело в огне войны, не был он и в стиле радикальных «обновленцев» восторженным сторонником советской власти и её идей. Хотя, видя страдания крестьянской и городской бедноты, изгоев общества, «преступников по нужде» не был чужд и левых идей, вызывая симпатии даже у некоторых радикальных социалистов своим сочувствием и помощью «киевскому пролетариату» (самым «ядреным» из которого считались железнодорожники, у которых в Киеве была практически целая слобода, именно благодаря «путейцам» и их коллективному прошению об официальном окормлении их общины о. Спиридон получил «свой» храм, а ведь в былых отчётах полицейского ведомства эта слобода, находившаяся в киевских Соломенках и Шулянках, называлась «неблагополучной», «красной», здесь в 1903 году у стен депо был расстрел участников стачки, а во время «революции» 1905 года эти районы стали «республикой», контроль над которой властей был надолго утрачен). То есть, где-то назвав себя «христианским анархистом», о. Спиридон никогда не увлекался политикой и не питал никаких иллюзий относительно любых властей. Пафос обличения он направлял на грех, и на церковь в целях её исправления, и то, воспринимая себя как её часть. И отношение к нему было соответствующим. Понимая нужды миссионерства как приближение к людям, служа на русском языке, «чувственно», он получал упрёки и нарекания с разных сторон – от «синодалов»-бюрократов старого, имперского образца, от «хранителей» традиций, и даже ряды «непоминающих» раскололись на два лагеря – его сторонников и его противников.  

В 1927 году о. Спиридон, и ранее бескомпромиссный, принципиальный и «несговорчивый»; о. Анатолий Жураковский и ещё некоторые известные в Киеве священники отказались признать известную Декларацию Митрополита Сергия (Страгородского), перейдя в подчинение фактическому главе «неприсоединившися» митрополиту Ленинградскому в ссылке Иосифу (Петровых). Они стали авторами известнейшего в кругах Истинно-Православной Церкви документа: «Киевского воззвания», ходившего в списках не только в советской Украине, но в советской России.

Однако, для ИПЦ были характерны консервативные настроения. О. Спиридону припомнили его богослужебные новаторства, его творения, где среди прочего нашли новые «ереси» (кроме проповеди ненасилия и обличения земной церкви в политиканстве, равнодушии, бюрократизме), вроде учения о всеобщем спасении. Из-за доноса митрополит Иосиф издал указ о прещениях, налагаемых на о. Спиридона, среди которых был и запрет служения Литургии с открытыми Царскими вратами.

О. Спиридон собрался ехать к митрополиту Иосифу к месту его ссылки, но неожиданно умер от сердечного приступа 11 сентября 1930 г. Хотя ясно, что проживи он чуть дольше, он не избежал бы мученичества. В 1932 году начались массовые аресты иосифлянского духовенства, после этого погрома остались на свободе единицы, которые могли продолжить существовать только в крайне глубоком подполье, а в 1937 годы в год Большого Террора были дорасстреляны практически все оставшиеся в живых священники-иосифляне, находящиеся в ссылках и тюрьмах, кроме тех единиц, которые жили по правилу не ночевать больше двух дней в одном доме, и отказиались получать в 1932 году новый паспорт. При аресте одного из священников-иосифлян в 1937 году сотрудники НКВД очень сокрушались, что о. Спиридону не удалось дожить до этого года и им уже не удастся его расстрелять…

16 сентября 1930 года на похороны этого потрясающего человека собрались все «босяки, бомжи и бессеребренники» города Киева. Судя воспоминаниям священника Анатолия Жураковского, за тринадцать лет жизни в Киеве Спиридон Кисляков успел обаять и отогреть сердца тысяч людей – всё это время «социальная деятельность», проповедь, служба, а когда это было возможно, и «яркое», «громкое», миссионерство не прекращались ни на один день. Похоронная процессия растянулась на несколько километров, от Соломенского базара до Соломенского кладбища. Провожая в последний путь лучшего друга и духовного наставника, о. Анатолий Жураковский такими словами описывал уникальную атмосферу этих похорон: «В это воскресенье пришлось быть свидетелями и участниками необычайного: эта толпа, тысячи людей, вышедших навстречу гробу священника, – необычайна, эти люди, стоявшие около церкви в течение многих часов, встречавшие на улице, на окраине города, пришли не ради любопытства, суетной мысли, пришли хоронить своего священника, вождя, друга, научившего их верить, любить, молиться. Всё было необычайно: толпа, цветы, венок, который несли нищие, толпы детей... Может быть, когда-нибудь город наш видел более торжественные, многолюдные похороны, но не было более необычайного, чем это погребение, необычайного потому, что человек, которого мы провожали, был необычайным, не похожим на других...".

О. Спиридон несомненно достоин канонизации в чине преподобных. Получив первые уроки духовности в странничестве Христа ради, в афонских обителях, он сумел вырастить обильные плоды своего неутихающего рвения ко Христу. Среди его, да и наших современников, несомненно, мало найдётся таких подвижников на ниве миссионерской, каковым был о. Спиридон. Наверно, в этой линии его жизнедеятельности, его труды можно уподобить действительно, только трудам апостольским. Ранее, чем с 20-летнего возраста – он уже горячий проповедник в миссии среди язычников, затем он обращает свои стопы к заключённым. Всю свою жизнь, до последней секунды, он не только горячо проповедует словом, он проповедует делом. Он не только даёт жаждущим пищу духовную Слова Божия, он кладёт все силы для организации помощи обездоленным, не только привести к покаянию и Церкви ставит он своей задачей, но ещё – одеть, обуть, накормить, залечить телесные раны, найти кров бездомным. Благодаря этому за ним следуют сотни тысяч киевлян, потому что видят его искренность, видят огонь веры, не видят в его словах не тени лукавства. В своих недостатках он искренне кается перед всеми, а всё,к чему он призывает – со всей полнотой воплощает в своей жизни. Вся его жизнь без остатка, была посвящена Богу и людям в трудах приведения их к Богу, ведь он был монах, и у него не было ни семьи, ни свободного времени. По воспоминаниям очевидцев, у него не было и денег, как и подобает монаху. Все, что ему жертововали, он раздавал, не считая, практически тут же. При всех недостатках, находимых взыскательными исследователями в его письменных сочинениях, они написаны для одной цели – проповеди, искания правды, желания улучшить мир в духе Божьих заповедей. Особая нота, лейтмотивом проходящая через все его труды – решительное неприятие насилия, смертоубийства, войны, ненависти, что особенно актуально в наше нелёгкое время. А если есть в его трудах некие сомнительные теологумены, то они, если и являются заблуждениями, то – искренними, ибо о. Спиридон при всем своём критическом отношении к некоторым историческим и социальным проявлениям земной церкви не мыслил себя вне её догматических рамок, всегда осознавая себя православным пастырем и показывая пример многим из тех, кто только имеет такое наименование. Все его умозаключения являются выводами из уверенности в том, что «Бог есть Любовь», опытного, мистического знания этого..

​