АКТ О ПРАВЕДНОЙ ЖИЗНИ ИЕРЕЯ ГЕОРГИЯ ЧИСТЯКОВА

(04.08.1953 – 22.07.2007)

 

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Будущий священник, отец Георгий Чистяков родился в интеллигентной семье, которую сложно назвать «воцерковлённой» в современном понимании этого слова, но относящейся с симпатией и пониманием к Церкви. Отец его был математиком, преподавателем в военном вузе, мать – биолог, доцент Московского Университета. Безусловно, родители его верили в Бога и недоверчиво и с иронией относились к богоборческой советской власти (по воспоминаниям родных о. Георгия).

Со школьных лет у будущего отца Георгия обнаружились склонности к наукам, но особый интерес он проявлял к истории, в частности, к истории культуры и искусствоведению. Больших успехов отрок достиг в кружке Пушкинского музея, где занимался усердно на протяжении многих лет. Это во многом определило его будущее призвание служения проповедника истины Христовой для интеллигенции.

В 16 лет Егор Чистяков пережил «личную встречу со Христом». Произошло это при глубоком вчитывании в Евангелие. С этого возраста он не расстаётся с Новым Заветом, всегда имея при себе хотя бы миниатюрный экземпляр.

Люди в разной степени знакомые с о. Георгием весьма высоко оценивают его научные способности. Уже при поступлении на исторический факультет Московского Университета в 1970 г., он, вчерашний школьник, владел латынью и древнегреческим языком на уровне 2-го курса (что позволило ему «прогуливать» соответствующие лекции, посвящая это время другим полезным занятиям). Получая образование по специальности «древняя история», студент Егор Чистяков оказался причастным кругу, где сохранялась в 70-80-е гг. русская гуманитарная наука, находившаяся в скрытой интеллектуальной оппозиции к вульгарному безбожию советского государства. Эта среда – среда некоторых из историков и филологов-античников, искусствоведов и философов-медиевистов, историков Древней Руси, филологов-славистов стала «заповедником» в атеистическом государстве, где сохранялись мельчайшие крохи религиозной и интеллектуальной свободы, унаследованной от русского философского возрождения Серебряного века, эры Владимира Сергеевича Соловьёва, о. Павла Флоренского, братьев Трубецких, Сергея Николаевича Булгакова, Семена Людвиговича Франка, Николая Александровича Бердяева и многих других. Живыми символами этого «заповедника» в ряду менее видных имён можно назвать уцелевших в горниле советских репрессий Алексея Фёдоровича Лосева и Дмитрия Сергеевича Лихачёва, состоявшихся уже на закате Российской Империи и осуществивших культурное преемство от неё к постсоветской Российской Федерации. А в качестве примеров их «наследников» можно назвать Сергея Сергеевича Аверинцева, Сергея Сергеевича Хоружего, Мераба Константиновича Мамардашвили, Пиаму Павловну Гайденко, Савву Васильевича Ямщикова, Владимира Вениаминовича Бибихина и многих другие учёных и мыслителей, к младшему поколению которых можно отнести с «духовно-интеллектуальной» точки зрения и Георгия Петровича Чистякова, абсолютно отвечавшему по уровню культуры, духу, правдоискательству всем упомянутым здесь. Он был с ними «одной крови», хотя и из «следующего поколения». С Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым, Сергеем Сергеевичем Авернцевым, философом Георгием Соломоновичем Померанцем, митрополитом Сурожским Антонием Георгий Петрович общался не раз, а будучи студентом выступал на семинаре Алексея Федоровича Лосева.

Несомненно, власти чувствовали, что именно из этой среды веет на советскую действительность «умной иронией», что там, среди интеллектуалов высочайшего уровня, живущих «между эпохами», смогших развеять, пусть только в своей узкой среде умственным напряжением и талантом ядовитый чёрный туман лжи и пропаганды, таится для них скрытая угроза. Людям такого склада ума препятствовать в общении и получении знаний было опасно, для них это было «клапаном», но опасно им было давать и лишнюю свободу, возможность восходить по профессиональной лестнице. По воспоминаниям современников, сокурсников и ближайшего окружения именно поэтому Георгия Чистякова «завалили» на экзаменах в аспирантуру.

Выйдя из стен МГУ в 1975 г., он смог устроится на работу в Московский государственный лингвистический университет преподавателем латыни и древнегреческого языка. Позже, прекрасно владея (кроме английского) французским и итальянским языками, стал преподавать там же введение в романистику и историю романских языков. Там произошла история, о которой вспоминает о. Александр Борисов. Григорий Чистяков прибежал в отдел кадров и потребовал у его начальницы срочно вписать в своё личное дело, что он – еврей. Таким образом он протестовал против лишения премии одного из сотрудников по национальному признаку – это было весьма характерным проявлением скрытого государственного антисемитизма в СССР.

В 1984 году Григорий Чистяков защищает блестящую диссертацию «Павсаний как исторический источник» на звание кандидата исторических наук. По мнению специалистов, этот труд говорит о научном складе ума о. Георгия, о том, что он состоявшийся учёный. Особо отзывался об этой работе, изданной отдельной книгой, М.Л. Гаспаров, сожалевший, что в связи с принятием сана, автор не продолжил «занятия Павсанием».

К этому моменту Георгий Чистяков был уже глубоко верующим человеком, знающим историю, вероучение, культуру христианства, и как только это становиться возможным, он начинает в 1986 году свою «апостольскую» деятельность, читая курсы лекций, напрямую связанных с христианской верой. Первыми такими курсами стали лекции по Библии, истории христианства и истории богословской мысли в Московском физико-техническом институте (МФТИ), пользовавшиеся громадной популярностью среди студентов-технарей с интересом воспринявших возможность ознакомиться с гуманитарными науками. По воспоминаниям некоторых из слушателей, для них с этих лекций начался путь к храму. Вместе с тем, они отмечали, что как лектор о. Георгий был выдающимся профессионалом – по степени эрудиции, по глубине изложения, по эмоциональности и самопереживанию поднимаемых тем.

Позже в МФТИ в процессе замены пропагандистских дисциплин, таких как «научный атеизм», «марксистко-ленинская философия», «диалектический материализм» на гуманитарные была создана кафедра истории культуры, курсы лекций стали официальными, а в 1993-1999 гг. ставший уже священником, о. Георгий возглавлял кафедру.

В 1990 г. был жестоко убит священномученик Александр Мень. Хотя при жизни о. Александра будущий отец Георгий встречался и общался с ним всего несколько раз, он называл себя его учеником. Эта смерть святого пастыря, ставшая всеобщим потрясением, явилась для Георгия Чистякова, как отмечал он сам, окончательным побудительным мотивом для пути к священному сану.

С 1991 г. Георгий Чистяков стал прихожанином храма Космы и Дамиана в Шубине, сразу же после его возвращения его церкви. Настоятелем храма был назначен о. Александр Борисов – духовный сын о. Александра Меня, по его благословению оставивший научную карьеру биолога ради служения в церкви в 1972 г.  Поначалу Георгий Петрович здесь прислуживал в алтаре, 7 декабря 1992 года патриархом Московским Алексием II он рукоположён в сан диакона, с 25 ноября 1993 года стал священником этого храма. Священнической зарплаты не получал, жил на средства, получаемые от преподавательской и научной деятельности.

За время служения здесь, которое продолжалось до самой кончины, сложился «кружок о. Георгия», подобный окружению о. Александра Меня, куда входило множество его бывших студентов, слушателей его лекций, представителей гуманитарной интеллигенции, но были и люди всех уровней образования и разных профессий. По их воспоминаниям, обладая уникальной «научной» памятью, о. Георгий знал сотни своих духовных чад по именам, помнил их проблемы и обстоятельства их жизни, практически каждый из его неформального и никем списками не регистрируемого «кружка» мог рассчитывать на подробную исповедь, беседовать с ним, удостаиваться его внимания. Многие из профессиональных коллег о. Георгия, являвшиеся одновременно его «духовными чадами» пользовались, по своему желанию, и при необходимости его услугами и как научного референта, критика, просили его совета по своим научным исследованиям, публицистическим статьям, просили оценить свои переводы, стихи. В таких случаях, в лице о. Георгия гармонично и уникально совмещался талант священника, учёного, тонкого ценителя и знатока изящной словесности, ярко иллюстрируя идеи о. Павла Флоренского о единстве веры (религии) и культуры, прежде всего гуманитарной.

Вместе с тем «стиль духовничества» о. Георгия, по воспоминаниям его прихожан, был полностью лишён менторства, надменного поучительства и «осознания своего авторитета». Люди вспоминают, что очень часто на исповеди они вдруг замечали, что уже о. Георгий исповедуется им, рассказывая о своих проблемах, печалях, и, как ему казалось, недостатках. Некоторые из прихожан, при своей любви и громадном уважении к о. Георгию рассказывают, что им очень-очень странно было называть его «отцом», многие воспринимали его как старшего друга, или даже члена семьи, брата во Христе. Что отсылает нас к любимому отцом Георгием Евангелию от Иоанна, где Сам Христос говорит о том, что Он находится с человечеством в дружеских отношениях, так как умирает за него. Любовь к о. Георгию, его отношение к своему священническому призванию были столь высокого уровня, что после его кончины некоторые «члены кружка» опасались, что кое-кто из их собратьев может вообще перестать ходить в храм, так как «нет замены такому священнику, как о. Георгий».

С 1993 года о. Георгий начинает пастырское окормление московской Российской детской клинической больницы. Чаще всего это его служение вспоминают в связи с детьми с онкологическими заболеваниями – самыми тяжёлыми больными, которые дольше всего находятся в стенах больницы, чаще всего вместе с родителями. Труды священника здесь самые тяжёлые и страшные. Нужно духовно помогать не только зачастую медленно умирающим детям, но и их родителям, находящимся в глубоком горе, в депрессии. Весной 1994 г. при больнице открывается храм Покрова Богородицы, настоятелем которого становится о. Георгий. Службы здесь проходили каждую субботу.

Начало пастырства о. Георгия в больнице пришлось на сложные годы экономических кризисов. Поэтому он отказывался от «благоукрашения» храма. Всем жертвователям на храм о. Георгий заявлял, что утвари и икон в храме достаточно и «по минимуму», а все пожертвованные средства будут тратиться на лекарство и оборудование для самых тяжелобольных детей – онкологических пациентов. Так в храме появились иконы, написанные прихожанами и даже маленькими пациентами, в том числе отошедшими в мир иной.

Помощь воспринималась иногда даже как «излишне навязчивая». Вспоминают, что однажды на него, любимого прихожанами известного московского храма священника, кандидата наук накричал заведующий отделением за то, что он своими сборами (в том числе за рубежом) дискредитирует больницу. Батюшка был некоторое время подавлен так, что это не скрылось от глаз его духовных чад, но, видимо, он лучше знал нужды больницы, где он наставлял и причащал умирающих детей, отпевал их, возвращал желание жить родителям ушедших чад.

В воспоминаниях о нём часто проходит мысль, что с больными и даже умирающими детьми он был весел, улыбался, желая их отвлечь, принести им какую-то радость, как бы тяжело ему это не давалось, а потом, уже в храме Космы и Дамиана часто с болью рассказывал о новопреставленных пациентах – своих маленьких причастниках, отпетых им только что. О своих встречах со смертью им был написан проникновенный текст, который о. Иоанн Гуайта называл одним из самых талантливых: «Нисхождение во ад».

Казалось бы, служа в больнице раз неделю, по субботам, батюшка должен бы был стараться «забываться», отойти от переживаний в другие дни, но, вспоминающие о нём рассказывают, что он носил фотографии больных и уже умерших своих больничных духовных чад с собой, были они и в алтаре храма, для них он трудился и вне суббот, собирая денежную помощь, призывая помогать других.

При храме Космы и Дамиана таким образом создалась вокруг о. Георгия, вдохновленная его примером, волонтёрская группа помощи больнице, разделившая его труды, хлопоты и любовь к маленьким, тяжелобольным пациентам. Деньги для больницы собирались по всему миру, благодаря поездкам о. Георгия и его прихожан, предпринимались усилия для размещения в Москве родителей детей, привезённых из глухих, бедных концов страны.

Не слишком близкие к церковной жизни коллеги по научной работе, студенты, преподаватели о. Георгия сожалели о его рукоположении во священство, утверждая, что это помешало его научной работе, итогами которой могли стать высочайшие достижения. Но несмотря на то, что прямые обязанности священника отнимали много сил и времени, Георгий Петрович много успевал и вне храмов. Кроме заведывания кафедрой в МФТИ, он был с 1991 по 2002 годы профессором в Российском государственном гуманитарном университете, (автор курса лекций «Священное Писание и литургическая литература», спецкурса «Методология историко-культурных исследований»). Читал лекции в Московском государственном университете (курс «Психология религии»), католическом институте философии, теологии и истории святого Фомы в Москве (курс «Новый Завет»), выступал с лекциями за рубежом. В его библиографии более 200 статей, большая часть из которых – научные и переводы с древнегреческого и латинского (Плутарха, Полемона, Павсания, Тита Ливия, Макиавелли), при жизни вышло не менее 10 его книг, в том числе учебники и методические пособия. По воспоминаниям часто на научные работы и на подготовку лекций у о. Георгия оставалась лишь ночь.

Вот как рассказывает о книгах и статьях о. Георгия филолог, исследователь его текстов Антонина Грек: «Адресаты <его книг>, конечно, не только профессиональные историки. Это и филологи, гуманитарии. Вот, я говорила с медиком. Это Татьяна, прихожанка храма Космы и Дамиана, прочитала всё, что можно прочитать у о. Георгия <…> и она сказала: “Такая простота о таком сложном и такая притягательность в этих текстах, и такое уважение к человеку <…> читатель не унижен. Он как бы вырастает”. Это свойство, при всей сложности тем текстов было как у лекторов и у Михаила Леоновича Гаспарова, и у Сергея Сергеевича Аверинцева: не унижать адресата, не показывать своего превосходства, а как бы поднимать до своего уровня. А о. Георгий ещё и призывал: быть выше своих слабостей, не смиряться со своими немощами.»…

В 1994—2000 о. Георгий работал в газете «Русская мысль» (Г. Померанц был долгое время уверен, что статьи за его авторством написаны священником – потомком первой волны эмиграции) и на Христианском церковно-общественном радиоканале.

С июня 1999 года и до своей кончины о. Георгий был заведующим залом религиозной литературы, затем директором Научно-исследовательского центра религиозной литературы и изданий русского зарубежья Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы.

О. Георгий был также председателем попечительского совета и преподавателем Общедоступного православного университета им. Александра Меня; членом правления и председателем комитета по научной и издательской деятельности Российского библейского общества; членом Международной ассоциации исследований по изучению отцов церкви; членом редакционных советов журналов «La Nuova Europa» (Милан) и «Истина и жизнь» (Москва), академического журнала «Вестник древней истории». Входил в Попечительский совет Программы «Линия жизни» британского благотворительного фонда Charities Aid Foundation (CAF – Russia).

По воспоминаниям ныне американского православного богослова, бывшего клирика Православной Церкви в Америке, уроженца Киева, Павла Гаврилюка, студента МФТИ во время преподавания там о. Георгия, «воцерковившегося» благодаря его лекциям, «как верный сын Православной Церкви, он защищал не узконациональный, но сверхнациональный, кафолический и вселенский характер православия. У него всегда было много друзей среди инославных христиан, особенно среди франкоязычных католиков. Мистическое единство Тела Христова, единство святых, мучеников, исповедников было для него столь очевидной данностью, что вопрос о внешней, иерархической реализации этого единства становился второстепенным».

Некоторые из прихожан о. Георгия рассказывают, хотя это скорее всего преувеличение, о его близкой дружбе с Понтификом Иоанном Павлом II, у которого он неоднократно бывал «в гостях» на чаепитии, обсуждая богословские, исторические, культурологические темы, российские реалии (знание языков о. Георгием позволяло такому общению быть совершенно свободным). Но во всяком случае известно, что Папа называл о. Георгия на польский манер «Ежи», молился о нём по-польски, они вместе читали евангелие на разных языках. Папа особенно просил читать «Ежи» на русском и церковно-славянском, радовался, когда понимал отдельные слова по их сходству с польскими…

Известный священник-публицист, философ, протоиерей Владимир Зеленский назвал о. Георгия в одной из своих мемориальных статей о нём «живым мостом между христианским Востоком и Западом, пребывающих веками в сложных отношениях взаимопритяжения и отталкивания, длящихся и до сего дня; это был другой подвиг о. Георгия, невидимый подвиг примирения».

О. Георгий прекрасно знал католическое богослужение, читал о нём лекции студентам-музыкантам в связи с западноевропейской классической музыкой. Вообще, о. Георгий считал русскую культуру и русское христианство гармоничной частью единой европейской культуры, имеющей свои истоки в античности. Именно об этом самые главные темы его лекций. Вместе с тем он бесконечно любил православное богослужение, жил им, служил, по воспоминаниям прихожан, очень вдохновенно и эмоционально (некоторые находили его эмоциональность даже нехарактерной для православной традиции). Один из священников (о. Олег Батов) совершенно случайно узнал, что в Софийском соборе Новгорода правящий архиерей (Владыка Лев) долгое время читал Канон Андрея Критского на русском языке в переводе о. Георгия, хотя о его авторстве этого перевода нигде не упоминалось, даже в изданной для прихожан брошюре.

По политическим взглядам о. Георгий был поборником демократических свобод, «антисоветчиком». Близко знакомые с ним люди (а таких очень много) вспоминают, что он не мог пройти спокойно мимо характерных для конца девяностых – начала нулевых годов книжных прилавков у музея Ленина с коммунистическими и черносотенными изданиями,– обязательно вступал в полемику, а несколько раз даже чуть не был избит. Неоднократно участвовал в митингах и уличных акциях демократической оппозиции, в частности, о. Александр Борисов вспоминал в день десятилетия преставления о. Георгия: «Когда убили Анну Политковскую, он всё время ходил на какие-то маленькие демонстрации протеста. Ходил туда, считал это делом своей жизни, считал, что это необходимо нужно…». По воспоминаниям о. Иоанна Гуайты, о. Георгий приобщал незадолго до кончины Булата Окуджаву, отпевал Сергея Юшенкова, служил панихиды по Галине Старовойтовой и Анне Политковской, чью гибель назвал «общественным мученичеством».

В марте 2003 года он подписал письмо против войны в Чечне, в котором деятели науки и культуры призывали российские власти остановить военный конфликт и перейти к переговорному процессу. По взглядам о. Георгий был убеждённым пацифистом, считая, что в современном мире войны – абсолютное зло.

Те, кто помнят о. Георгия по последним годам его жизни, утверждают, что он обладал слабым здоровьем. Хотя сын о. Георгия Пётр с этим не согласен. Но действительно, в конце жизни священник сильно ослаб, как будто «поделился» здоровьем с маленькими своими больничными духовными чадами, забрав у них болезнь, сам заболев лейкемией. По свидетельству его друга о. Иоанна Гуайты, этот период продолжался целых пять лет. Прихожане вспоминают, что в последнее время служба давалась ему очень тяжело, что, исповедуя, он буквально лежал на аналое, или опирался на исповедников всей тяжестью тела. Но о своём диагнозе не рассказывал практически никому. Большинство было уверено, что недуг его временный, и он выздоровеет. Даже находясь в больнице, о. Георгий переписывался с духовными чадами и заверял их, что непрестанно о всех молится. Читал по электронной почте присылаемые ему статьи, делал замечания.

22 июня 2007 года батюшка скончался, не дожив полутора месяцев до 54 лет. Погребён на Пятницком кладбище города Москвы возле алтаря церкви Симеона Персидского.

За 14 лет служения при всех своих непосильных трудах по катехизации, окормлению больных детей, духовному просвещению, в научно-богословской сфере о. Георгий не был удостоен от священноначалия ни одной священнической награды, видимо потому, что никогда не стремился никому угождать и делать что-то напоказ, а также отличаясь прямотой и бескомпромиссностью, часто эмоционально отстаивая свои принципы. Припоминали ему и его «экуменизм».

Наградой и признанием о. Георгия при жизни стала толпа осаждающих его прихожан, сотни благодарных людей, которым он открыл Христа, для которых протоиерей он, или «простой» священник – было совершенно безразлично, а после его кончины – сохраняемая о нём громадная добрая память его духовных чад, благодарность читателей его книг и слушателей его лекций, сохранившихся в достаточном количестве в аудио и видеоформатах. И эта награда такова, каковой нет и у многих протоиереев, почтённых митрами и наградными крестами, но мгновенно забытых, даже не просто после смерти, а просто по уходе на покой. По воспоминаниям о. Александра Борисова попрощаться с о. Георгием пришло более 5 тыс. человек, которые тогда стихийно перекрыли ныне пешеходный переулок у храма. Многие были на таких похоронах всего один раз в жизни.

По мнению настоятеля храма Покрова Пресвятой Богородицы в Филях протоиерея Бориса Михайлова, «отец Георгий исполнил всё, что только может желать священник. Сверх того, он оказался не в стороне от тех тяжелых церковных проблем, которые встали перед всеми нами в 90-е годы – в отличие от подавляющего, к сожалению, большинства священнослужителей града Москвы. Очень небольшая их часть восприняла адекватно все эти вызовы времени мужественно и жертвенно. Потому что мужественно высказывать свою точку зрения, которая заведомо отличается от точки зрения большей части церковного начальства – на это нужно было решиться. А отец Георгий и не представлял себе, что можно поступить иначе. Я хочу подчеркнуть, что он поступил как человек, внутренне о Господе, о Христе, свободный».

Аминь.